В сем бренном преходящем мире, как мы знаем, нет ничего вечного, однако, есть вещи, которые более-менее постоянны, они – словно символы неизменности для нас, их мы условно в быту и называем – «вечные». Вроде морского прибоя: вечно накатывает он волны свои на брег и откатывает их, всегда с равной силою, однородно, монотонно и неотступно, и век назад, и вчера, и сегодня…
Вот как этот прибой, так же вечны и некоторые вопросы, которые задают прихожане священнику в связи с приближением тех или иных значимых церковных событий и дат, вне зависимости от того, что так же вечно отвечает одно и то же на них священник, и даже нередко – одним и тем же вопрошателям.
Один из этих «вечных» вопросов звучит так:
– А правда, батюшка, говорят, что на Троицу, один раз в году, можно в Церкви отпевать некрещеных и самоубийц?..
Спектр чувств, с которым этот вопрос задается – самый широкий: от фарисейски-высокомерного «Гляньте, батюшка. что городят эти невежды-захожане!..» до искренней боли, с которой сплетена сумасшедшая надежда: «А вдруг, вдруг на этот раз – можно?!..».
Если батюшке недосуг или если уж совсем достали его одними и теми же вопросами, он кратко и строго рыкнет: «Нет!».
Если же у батюшки есть время и расположение (чаще-то всего откуда у него это самое время, да и расположения особого не наблюдается учительствовать, ну, если, конечно, батюшка сам – не закоренелый неофит), то попросту посмотрит он в глаза несчастного вопрошателя, сжалится над ним, понимая непраздность вопроса, воздохнет, подберет полы своей рясы, войдет в алтарь или на клирос, вынесет оттуда Цветную Триодь и, усадив рядом с собой вопрошателя на лавочку и раскрыв книгу, станет объяснять:
– Мнение это – неправильное. Вообще, нет такой вещи, которую Церковь раз в году разрешала бы, а во все остальные дни вдруг строго запрещала бы…
А неправильное это мнение родилось оттого, что в праздник Троицы (в сам праздник, заметьте, а не в день Троицкой родительской субботы, когда особо поминаются усопшие), на вечерне, которая сразу после литургии, читаются длинные молитвы.
Читает их священник, стоя на коленях в Царских вратах, и слушают все молящиеся, тоже стоя на коленях. И в третьей молитве есть такие слова, где упоминаются «во аде держимые», вот оттуда и пошло то народное поверие, о котором вы спросили:
«…Иже и в сей всесовершенный и спасительный праздник,
очищения убо молитвенная
о иже во аде держимых сподобивый приимати,
великия же подаваяй нам надежды
ослабления содержимым от содержащих я скверн,
и утешению Тобою низпослатися:
услыши нас смиренных и Твоих раб молящихся Ти,
и упокой душы рабов Твоих прежде усопших,
на месте светле, на месте злачне, на месте прохлаждения:
отонудуже отбеже всякая болезнь, печаль и воздыхание,
и учини духи их в селениях праведных,
и мира и ослабления сподоби их:
яко не мертвии восхвалят Тя, Господи,
нижесущии во аде исповедание дерзнут принести Тебе:
но мы живии благословим Тя и молим,
и очистительныя молитвы и жертвы приносим Тебе о душах их».
Батюшка-то читает, да не всяк слушающий правильно расслышит… Тут ведь как говорится? «Очищения молитвенныя сподобивый приимати» и «услыши нас смиренных» – не то что только в один особый сей день, но: «и в сей всесовершенный и спасительный праздник», то есть и в него тоже, как и во все остальные дни.
Так же и мы – «очистительныя молитвы и жертвы приносим» об усопших не только сейчас, но и всегда… Так что праздник Троицы – не какой-то особый день, когда мы молимся об усопших, о них мы молимся и в любой другой день, но и в этот великий день – тоже можем молиться, вот что тут имеется в виду, о принятии этих молитв просим Бога и сегодня.
Молимся о «во аде держимых»… Слышали, наверное, как иногда передают прихожане друг другу: «Такой-то старец или такая-то монахиня не благословляют молиться о других, только о себе! О грешниках, говорят, молиться – дерзость пред Богом!», и подобное тому? Слышали?..
Представьте, два человека: один тонет – другой на берегу сидит, кому бросимся помогать? Конечно, тонущему. Так и наша молитва – кому больше нужна? Конечно, грешнику. Потому молиться о грешниках, во аде ли они держимы или где, нам надо.
Тем более что спасает их не наша молитва сама по себе.
Забудьте вообще выражения типа «сильная молитва», или вот еще: «вымаливать» – вроде как Бог-то неумолим, но мы настойчиво вымолим, вымозолим у Него просимое…
Спасает всех страдающих Сам Господь, по любви и милости, а как именно – тайна. А наша молитва – это наш труд любви, пусть небольшой, посильный, но труд. Его и надо совершать, как можем, ради ближних, а прочее – Богу предоставим. О ком сердце и совесть велят молиться – о тех и молитесь.
Тут батюшка переведет дух и, видя волнение в лице собеседника, скажет:
– А теперь – о главном… Вы ведь спрашиваете потому, что именно кто-то из дорогих вам усопших – некрещен или самоубийца? Верно? И вы знаете, что в записках на проскомидию их имен не пишут, и отпевания, очного или заочного, совершить над ними нельзя?
-Да…
– Ну так и не пишите в записках. Но молитесь – сами. Вы ведь сами – часть Церкви. Молитесь Христу вы – значит, в вашем лице и Церковь молится. Несите этот труд сами, дома или стоя в храме.
И твердо веруйте, что слышит вас Христос и знает вашу боль и нужду. И всё сделает, чтоб спасти того, о ком вы молитесь, и вас тоже … А уж как именно сделает, в какой форме, тем паче – выдаст ли вам при этом удостоверяющую успокаивающую справку с печатью, что, мол, дело сделано…
Мы ведь не гарантиями живы – верой Ему, верой в Него. Вера вышеестественна, невообразима для нашего падшего естества, но вера одна и животворит только. Этот страх, сквозящий в вашем вопросе, что не услышит, не помилует, упечет вашего несчастного умершего еще глубже во ад – от маловерия, от собственной неблизости ко Христу, и от от слабости собственной любви… Но слаба или нет – а есть она. Держитесь за Христа – и действуйте. Не с дерзостью, но с дерзновением, тем самым, которого мы каждый раз просим у Бога на литургии перед тем, как петь «Отче наш» : «со дерзновением, неосужденно».
Конечно, всегда есть риск, что после такого ответа лицо вопрошателя вдруг изменится, слезы в глазах моментально высохнут, а возникнет в них подозрительность, и он въедливо скажет: «А не ересь ли протестантскую вы тут несете, батюшка? Как это так – «сам молись»? А вы, попы, тогда на что?.. Это же ваша обязанность! Это вы прямо подрыв всех основ проповедуете, этак знаете до чего можно договориться?!.».
Знает батюшка, знает. Всякого он наслушался за годы своего служения…
Но знает и другое: жив Бог, и жива душа наша.
Знает: есть в человеческом сердце, несмотря ни на что, и любовь, и вера, и то самое дерзновение, какого размера они бы ни были. Способен на них всякий человек, удивительнейшее создание, дитя Божье. Способен и понять: правила и каноны церковные – нужны, конечно. Они поддерживают человека на христианском церковном пути.
Но – не ломают и не порабощают его, не лишают его свободы и сопряженной с нею личной ответственности и инициативы. С чем бы сравнить… Ну вот, например, с палочками, которые в огороде или в саду привязывают к нежным росткам , чтоб не согнула их тяжелая роса, не поломал ветер. Но рано или поздно, когда палочки грозят помешать росту, их убирают, иначе не дождешься от растения главного – плодов…
Знает батюшка: сердце человека по природе своей – православно. Не в смысле, конечно, конфессиональных земных различий: православно оно потому, что не все меряет рационализмом, теми самыми палочками, формулами и установлениями, что способно оно и без слов право славить Бога.
Православное сердце в Троицкую родительскую субботу само молится о своих дорогих усопших, земная жизнь которых почему-либо не вписалась в церковные каноны. И среди слез и печали православное сердце способно хранить несказанную радость, способно слышать ответ Божий на свою молитву и благодарно отвечать: «Пресвятая Троица, Боже наш, слава тебе!»
