Лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью.
(Мф. 25: 26–27)
Тоня Колосова стояла перед своим красным углом, установленным в 1930-е годы ее бабушкой Полиной Евграфовной после переселения в Грузию, и горячо молилась, даже, можно сказать, требовала.
– Господи, сделай же что-нибудь, управь так, чтоб всем нам на пользу было. Второе воссоединение я уже не вынесу. Хоть из дома беги. А у меня уже сил нет. И давление замучило…
Из открытого окна подул порыв ветра. Вышитая крестиком белоснежная салфетка – еще мама-покойница во время войны вышивала – качнулась, и еле теплившийся огонек лампадки потух.
Тоня вконец расстроилась. Дурной знак. Не приемлет Господь ее грешной молитвы. А она только собралась о сыне попросить, чтоб вразумил Создатель.
Из окна долетел чей-то обрывок разговора.
– Дарога! Дарога! Не видишь: я еду! – и характерный скрип металлической тачки об раздолбанный асфальт. Потом яростный мат быстрой очередью.
«И помолиться не дадут спокойно», – удрученно думала Тоня. Вот угораздило же бабушку здесь, у базара, обосноваться после того, как с Волги в Грузию переехали. Да, конечно, она взяла не глядя, что подвернулось под руку, – хибарку у Самгорского базара. Лишь бы где было с детьми ночевать. Сколько лет прошло, а улучшить жилье у Колосовых так и не получилось. Единственно, чуть-чуть метраж увеличили. И то хлеб.
Тоня была по натуре аккуратисткой. Все, что она делала, будь то уборка или готовка, делала тщательно и очень переживала, если что-то не выходило или шло в разрез с ее планами. Потому и пошла за спичками в крошечную кухоньку, решила-таки договорить свое прошение о сыне Олеге – ее главной головной боли. Ведь именно он ее смысл жизни, и за него она в ответе, пока жива. Мысли о сыне приносили ей боль, хотя все соседи и общие знакомые на все лады хвалили его, считая, что Тоне с сыном повезло. И вежливый, и работящий, и семья у него на первом месте. Счастливая мать, да и только.
Поправила выгоревший фитилек и чиркнула спичкой. Не сразу, но зажегся обугленный кончик.
Тоня с трудом настроилась на прерванную волну.
– Еще, Господи, сделай что-нибудь с Олегом, рабом Твоим заблудшим. Обрати его сердце к Тебе, верни в Церковь Твою. Ибо нет спасения без нее. Какие слова ему сказать, чтобы он услышал меня?
Уже пятый год не причащался…
Ох, как это больно, когда делаешь ставку всей своей жизни на сына, а он хоть и неплохой парень, но не делает главного, чего ждет от него мать. С мужем Вадимом у нее не сложилось с самого начала, и они быстро разошлись. Тоня, наверное, была слишком большой идеалисткой и ждала от брака любви, теплых отношений, а натолкнулась на непробиваемый эгоизм, лень и полное равнодушие даже не к ней (с этим-то она смирилась: мама-покойница велела принять это как крест), а к их единственному сыну Олегу. В итоге они расстались. О поиске второго мужа Тоня и не думала. Слишком уж велико было разочарование в мужчинах. И пришлось ей поднимать сына одной, еще хорошо, что родители помогали, как могли, Царство им Небесное. Всю себя Тоня вложила в Олежика, с детства рассказывала ему на ночь жития святых, водила причащаться, хотя в брежневское время это мало кто делал, старалась, чтобы сын вырос верующим человеком, как и все Тонины предки, несмотря на все бури и невзгоды войн и революций. Олег долгое время так и жил, но потом, женившись на неверующей, постепенно отошел от Церкви, а сейчас и хуже того – стал ярым атеистом. Интернет сделал свое подлое дело. Слишком много информации про то, что Тоня никак не могла объяснить или переспорить аргументированно. Страшно. А вдруг заберет его Господь в неверии? Погибнет тогда он для вечности. Значит, зря Тоня мучилась и напрягала силы всю свою одинокую жизнь. Только и оставалось молиться и уповать на милость Божию. А милость эта все не шла и не шла, повергая своим запозданием Тоню в большое уныние.
Кусок разговора, который донесся из окна, снова спутал ее мысли.
– Эти мои квартиранты, представляешь, опять сбежали. За свет, за газ не заплатили… Чтоб я их всех в один гроб положил и на Кукия сам лично отнес! – изливал кто-то невидимый свою душу.
«Вот и это еще на мою голову», – подумала Тоня, проводя параллель со своей возникшей проблемой.
Недавно было ей искушение. Пришел Олег и с порога выдал неожиданное:
– Мама, у папы хрущевку ломают, он по телевизору слышал. И ты должна взять его к себе!
Тоня так и замерла. Старая, давно и тщательно исповеданная обида за свое обманутое женское счастье встрепенулась и подступила к горлу горячим комом.
– Что значит «должна»? Я никому ничего не должна, кроме Господа. Твой отец, – голос ее дрогнул, но она справилась, – за всю жизнь ничем мне не помог. Всегда жил в свое удовольствие…
– Вы же венчались! – напирал сын.
– Он не вел себя ни как верующий, ни как просто порядочный человек!
– Но ты же верующая, – не унимался Олег. – К чему тогда все эти твои походы в церковь? К чему ты всегда говорила мне: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный»? Моему отцу сейчас плохо, он сильно постарел и не сможет уже жить один, а моя жена не захочет с ним жить, ему и самому будет некомфортно.
Дальше – больше. Так, слово за слово, как покатившийся нечаянно клубок с холма, выяснилось, что Олег в тайне от нее, матери, всегда виделся с отцом и, начав зарабатывать, помогал ему деньгами.
Тоня слушала его и не могла поверить своим ушам. Олег посильно помогал и ей, но негодному отцу, как выяснилось, перепадало намного больше его внимания. Выходило, что она до конца не знает самого дорогого ей человека. О чем он думает, на что способен.
Тоня с тайной надеждой спросила:
– Чем ты руководствовался? Может, какой-то священник тебе так сказал?
Олег нервно достал пачку сигарет, потом взглянул на мать и спрятал.
– Да причем тут священник?! Ты же знаешь, я не хожу в твое заведение. Просто мы в ответе за тех, кого приручаем. И ты, кстати, тоже. Ты должна его принять и доживать вместе старость. Иначе ты просто его не простила. А я вот смог.
Тут ему кто-то позвонил на мобильный, и он убежал по делам.
Открывшаяся перспектива доживать старость с давно нелюбимым человеком, предателем повергла Тоню в шок. В ее годами отлаженный быт, распорядок дня должен вклиниться источник хаоса, чужой человек. Со своими постоянно разбрасываемыми носками, бурчанием, сигаретным дымом, который Тоня не переносила и – самое изматывающее – нытьем, что в жизни никто не понял его тонкую душу и он так и не нашел себя среди уродов, его окружающих.
Нарисованная в воображении картина так полоснула реализмом по глазам, что у Тони на нервной почве тут же подскочило давление. Она это почувствовала по налившемуся свинцовой тяжестью затылку и резко возникшей слабости.
Приняла лекарство, отлежалась и пошла к красному углу – молиться. Авось смилуется Господь и пронесет мимо нее эту чашу. Но разве кто даст нормально уединиться в базарный день?! Вон, пожалуйста, опять у окна какой-то скандал. Наверное, полиция торговцев разгоняет.
Она никак не могла сосредоточиться на молитве. Почитать что ли акафист Божией Матери «Всех скорбящих Радость»? И бабушка, и мама очень чтили эту икону, висящую в Невской. Помнится, даже бабушка у нее сына вымаливала, который на фронте был. И ведь услышала ее Пресвятая Богородица – пришел дядя Петр, весь обгоревший в своем танке, но живой. Еще до Берлина потом дошел.
Тоня поискала нужный акафист в стопке книг рядом с иконами. Открыла и прочла первые строки.
В этот момент зазвонил телефон.
Это был Олег.
– Мама, извини, заставил тебя нервничать. У папы все в порядке. Я все выяснил в мэрии. Никто его хрущевку пока сносить не собирается. Наоборот – сквер у корпуса сделают. Он, как и ты, всю жизнь тут прожил, а грузинского толком не знает…
У Тони отлегло от сердца. А Олег еще говорит: «Бога нет»… Как же нет, когда вот оно, чудо, по ее прошению! Ей на старости лет менять себя будет практически невозможно…
