Священник Димитрий Шишкин
Так получилось, что я родился и вырос в семье нецерковной, но понятия и правила и отношения друг к другу в нашей семье царили по большому счёту христианские. Это вообще было довольно распространённым явлением в советское время. То есть многие о вере прямо не говорили и далеки были от церкви, но все душевные, нравственные понятия сохранялись именно от многовекового опыта христианской жизни, накопленного и хранимого нашим народом. Это особенно ясно сейчас, когда мы начинаем пожинать горькие плоды уничтожения веры и целенаправленного разрушения этого многовекового уклада во времена воинствующего безбожия… Условно говоря, мы дышали воздухом того леса, который ударными темпами вырубали на протяжении десятилетий.
Я благодарен родителям за то, что у меня в детстве были яркие впечатления, связанные не с развлечением только, но с познанием природы, отчизны, её истории и культуры, с пониманием красоты и высоты человеческих слов и поступков… И пусть я мало что запоминал тогда, но детские впечатления — самые глубокие, и многие из этих впечатлений были, как я думаю сейчас, первыми моими ступеньками, ведущими в храм…
Передо мной фотографии сорокалетней давности, и я смотрю на них как бы с обратной стороны, то есть вспоминаю, как эти фотографии делались. Вот одна из них. Мы всей семьёй отправились в обычный наш воскресный поход… На этот раз в Красные пещеры, и вот — отец устанавливает фотоаппарат на скалу, смотрит на нас через объектив, что-то поправляет, настраивается, взводит какую-то пружину и быстро присоединяется к нам. Что-то жужжит в фотоаппарате и — щёлк, готово. Сорок лет прошло… А память каким-то непостижимым образом хранит этот краткий эпизод, зарисовку жизни, кусочек из счастливого детства…
Красные пещеры, как, впрочем, и любые другие пещеры в Крыму, тогда не были оборудованы. И вот я отчётливо помню этот момент, сразу после того, как был сделан снимок. Нужно было преодолеть себя и шагнуть в темноту за массивной полуотворённой решёткой, которая стояла на входе в пещеру и, кажется, никогда не запиралась. Помню, как я не хотел никак вступать в эту ужасную тьму и меня уговаривали. Потом всё-таки мы пошли и были какие-то неясные смутные картины, очертания стен, натёков, выхваченные светом фонарика, хлюпанье грязи под ногами, какая-то металлическая лестница, по которой нужно было подниматься, а потом идти и идти за отцом, то и дело набивая себе шишки о бугристые своды… Потом мы ползли в глинистом узком проходе, который назывался почему-то «Горло Шаманского», и снова шли до подземной речки и дальше — до потрясающего Обвального зала, за которым уже начиналось подземное озеро… Это была маленькая победа над собой, и награда за неё — ещё одна открывшаяся грань многообразия жизни. В краеведческом музее с богатой экспозицией, в отделе спелеологии, висела чёрно-белая фотография, на которой запечатлено подземное озеро, а на нём резиновая лодка, а в лодке юноша — мой отец. Я, когда со знакомыми оказывался в музее, непременно с тайной гордостью показывал им эту фотку. Теперь всего этого, к сожалению, нет… Но в памяти всё осталось.
Мы ходили с отцом в Красные пещеры не один раз, и вскоре я уже пообвыкся настолько, что, когда подрос и мне подарили наконец-то велосипед «Украина», я в летние каникулы сам доезжал на велике до села Сорокино, потом катил по пыльной дороге между садов до подъёма к пещерам, дальше затаскивал велик на самый верх, прятал его в зарослях возле туфовой площадки и отправлялся гулять с фонариком по пещере, доходил до речки, дорогу к которой я уже знал твёрдо, и потом возвращался на велике домой.
Вообще, их несколько — фотографий, запечатлевших наши семейные вылазки на природу. И за ними, за этими фотографиями, — целый мир, щемящее и светлое чувство, даже не одно конкретное воспоминание, а целое кино, множество эпизодов, соединённых в одну ленту, где детство, молодые родители, природа и радость, солнце, клубящиеся облака, горы, свет, зелень леса и ледяная вода родников, счастье полноты бытия, думаю, что не только душевного, но и (пускай лишь отчасти) духовного. Потому что я чувствовал эту любовь, близость Бога, пусть даже не зная Его имени. Именно через природу, через бьющую через край полноту и красоту жизни Господь открывал величие и радость Своего присутствия… И ряд снимков запечатлел моменты этого радостного познания мира. Как в псалмах Давидовых: Небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь.
Есть в нашем семейном архиве и другие фотографии, запечатлевшие иной, но неотлучно связанный с тем — первым — опыт, который тоже осмелюсь назвать духовным, изумляясь в который раз полноте любви и снисхождения Божиего к людям, пусть даже пребывающим в неведении, но в неведении не по упрямству, вот что, думаю, важно, а по простоте и в силу сложившихся обстоятельств.
Вот мы с отцом и братом в Успенском Бахчисарайском монастыре, а точнее в том, что от него осталось, на его развалинах, потому что в середине семидесятых монастырь был уже совершенно заброшен и растащен по кирпичикам, так что остались только пещерный храм и кельи, а из наземных построек — дом настоятеля, в котором жили обычные люди. Помню затёртые, выцветшие фрески в нише храма, с выскобленными ликами, но перед фресками — скромные букеты в бутылках из-под молока — свидетельство неиссякаемой веры в неизбывное торжество красоты и правды. Это посещение монастыря произвело на меня потрясающее впечатление. Я чувствовал, что соприкасаюсь с чем-то совершенно необычайным, величественным и глубоким, невиданным до сих пор, с чем-то, что я не мог себе объяснить, но присутствие чего было очевидно и радостно. Примечательно, что много лет спустя я снова оказался в Успенском монастыре, жил здесь в самом начале его возрождения и здесь познакомился со своей будущей женой, так что Успенский скит (как назывался тогда монастырь) сыграл в моей жизни воистину судьбоносную роль…
Есть и ещё одна группа фотографий и воспоминаний детства. Связаны они с историей отчизны, с историей родного края. И эти воспоминания тем паче озарены светом истины, что край этот — благословенный Крым, политый по`том, слезами и кровью многих поколений, праведников, преподобных и мучеников.
Вот фотографии из Севастополя. Тоже вторая половина семидесятых. К нам тогда из Щебетовки приехала погостить семья маминого брата. И вот мы летним утром отправились все вместе в Севастополь. Для меня это было первое посещение великого города, и он как-то сразу меня покорил, ворвался в душу праздником света и счастья, овеянный доблестью и героизмом высокой жертвенности… То есть это были не какие-то слова, а реальность, которой дышали, кажется, сам воздух, вода и камни. Всё соединилось в одно яркое и светлое впечатление. Свежий морской ветер, Памятник затопленным кораблям, пушки Четвёртого бастиона, древние улочки Херсонеса, полуразрушенный Владимирский собор, мощь военной эскадры на рейде… А потом, через несколько лет, когда я был в Севастополе во время сборов по гребле, этот мой взгляд, этот опыт познания только расширился посещением военного кладбища на Северной стороне, слушанием рассказов о героических каменоломнях Шампань, прогулками по тихим, но хранящим свой особенный облик улочкам… Так что когда много лет спустя, в начале 1993 года, я снова вернулся в Севастополь — это была уже долгожданная и радостная встреча с любимым городом. И когда мне довелось пару недель пожить в только начинающем возрождаться Инкерманском монастыре — какие же это были незабываемые ощущения! Потому что я уже смотрел на город взглядом осознанной веры, и этот взгляд придавал всему осмысленную полноту, вбирал в себя все прежние впечатления, позволяя подумать над ними ясно и глубоко…
Вообще наши детские чувства черпали пищу из реальной жизни. Каких-то искусственных интерактивных радостей вроде кино и мультиков было мало, и они не играли в нашей жизни решающего значения. Современные же дети в большинстве своём опасно пресыщены впечатлениями, информацией, ошеломляющим разнообразием выбора во всех областях и потому не способны, как мне кажется, к глубоким и сильным переживаниям. Здесь действует простой закон: не может испытывать подлинного вкуса пищи и естественной радости от еды тот, кто постоянно пребывает в пресыщении. Это одна сторона. А вторая — качество этой пищи душевной… Ну принято ругать сейчас всё подряд, чем пичкают наших детей, но ведь это во многом и справедливо. Потому что при всей кажущейся наивности наших детских впечатлений — они во многом были связаны с бережным и внимательным отношением к нам со стороны взрослых. Да, вот я понял сейчас, что именно то поколение, которое пережило войну, и разруху, и голод, и все те ужасы двадцатого века, которые свалились на голову нашей страны, — вот это поколение всё, что делало для нас, детей, делало с любовью и бережностью, с искренней заботой о нас, о нашей душе, стараясь привить нам любовь к добру и ограждая от зла. Есть ли сейчас в условиях всепожирающей индустрии плотоугодия эта любовь и бережность, эта действительная забота о благе, трепетное отношение к детской душе? Хочется сказать, что нет, но это, конечно, не так. Есть, потому что иначе земля и все дела на ней сгорели бы немедленно. Но как хочется, чтобы таких людей было больше. И вот что удивительно — это ведь в нашей власти. Верю, что в нашей отчизне будет всё больше таких добрых и чутких людей, способных напитать детские души добром, а не ядом страстей и пороков, приносящим только разлад, страдания и дешёвую прибыль…
Детская память порой сильнее реальности. Однажды отец зашёл со мной к старой своей знакомой, краеведу Людмиле Яковлевне Гуменюк. Она когда-то, когда отец ещё был мальчишкой, организовывала туристические походы и привила отцу любовь к природе, отчизне и родному краю. И вот мы к ней пришли в гости. А старая её коммунальная квартира, в цокольном полуподвале, с высокими потолками в таинственном полумраке, была музеем… Я просто одеревенел. Ну настоящий музей! Чего тут только не было. И какие-то доисторические окаменелости, и переливающиеся таинственными огнями минералы, картины местных художников, обломки амфор и древний турецкий ятаган, папки с фотографиями пещерных городов, и даже настоящий зуб мамонта… Меня совершенно покорила и сама хозяйка квартиры, и, конечно, её дом. Помню даже, как я под впечатлением на следующий день в детском саду рассказывал о новой своей необыкновенной знакомой… Впоследствии я много раз бывал в этой удивительной квартире… А потом хозяйка её умерла и годы пронеслись… И вот меня позвали освящать новую большую клинику, которая заняла целый квартал. И я хожу по помещениям этой клиники, освящаю их и вдруг до меня доходит, что где-то здесь, в недрах нового учреждения, когда-то располагалась квартира Людмилы Яковлевны — и одна, современная, реальность как бы накладывается на иную, бывшую, но не исчезнувшую, а продолжающую непостижимым образом существовать в моей душе и в моей памяти… Разве это не чудо? Но самое большое чудо заключается в том, что та — иная — реальность значила и значит для меня неизмеримо больше, чем какая-нибудь фактическая реальность, не дающая ничего ни уму, ни сердцу. И какая-нибудь старенькая квартира с тяжёлыми створчатыми ставнями, солнечный свет, пробивающийся из-за штор, пыль в столбе света, и давно забытый, но отрадный разговор, и много чего ещё — всё это реальнее и живее, чем деятельность какого-то совершенно чужого для меня банка или косметологической киники. Где она — реальность?.. В том ли только, что можно пощупать сейчас и увидеть своими глазами, а чаще ни то и не другое, а просто — осознать, что вот здесь стоит такое-то здание и в нём происходит такая-то коммерческая деятельность. Так что же реальнее — это новое здание с его жизнью или то, что было когда-то на этом месте и что продолжает питать душу? Для меня ответ очевиден. Да и не для меня только, а для всех, у кого есть дорогие сердцу воспоминания, даже если места этих воспоминаний давным-давно замещены иной реальностью…
Вот почему так важно, чтобы опыт действительно церковной жизни соединялся в наших детях с опытом радостного и тёплого общения в семье, с опытом познания природы, созидательного труда, истории родного края, любви к родине. И думается, вот именно из таких воспоминаний детства и могут вырасти поколения православных людей в полной мере церковных и способных ценить красоту и величие Божиего мира, стремящихся познать и раскрыть в себе полноту Божиего замысла о человеке.
Я благодарен родителям за то, что они при всей в общем скудости бытовой дали нам с братом представление о богатстве теплоты, и любви, и верности в семейной жизни. Раньше я этого не понимал и даже не ценил, пожалуй. Но теперь, когда вокруг столько горьких и тягостных примеров разрушения семей из-за эгоизма, страстей, капризов и амбиций… Когда столько вокруг развала и распада нравственного, душевного, я понимаю, как это важно, и понимаю также, что правильное церковное воспитание именно призвано освятить и оживотворить, обогатить душевную и телесную жизнь человека не потаканием прихотям и страстям, а дарованием человеку способности видеть, чувствовать и ценить в этом мире присутствие Божественной радости, красоты и правды.
Недавно, после долгого перерыва, мне снова довелось пройти по Старому городу, по улицам моего детства. И вот что делает память с человеком! Вдруг нахлынули разом все те образы, ощущения, чувства, которые запечатлелись в душе за всё время, пока я ходил по этой дороге домой. Всё, всё ожило: старые дома, акации, прогалины брусчатки, запах прогоревшего угля и уютной ветхости, хлопающее на ветру бельё и шорох палой листвы, подгоняемой ветром, — всё моментально наполнилось в душе теми давними и до поры до времени забытыми чувствами. Я знал, что иду по делу, но чувствовал, что иду домой. Я знал, что в доме моём давно живут чужие люди, но чувствовал, что ждут родные и это так естественно и просто… что слёзы наворачиваются на глаза. Я знал, что пройду мимо, но чувствовал, что сейчас заверну в проулок, потом во двор и, как всегда, окажусь в том добром, уютном мире, которого больше нет, но который я так сильно люблю! Сладкая, светлая мука — оказаться в реальности красоты, озаряющей память и живущей едва ли не явственнее, чем всё то, что доступно в «действительности».
Взрослые, дорогие взрослые! Давайте будем делать всё возможное для того, чтобы у наших детей были такие воспоминания жизни, которые помогут им преодолеть страшную и жестокую правду существования! Потому что эти воспоминания — не то, что относится к прошлому. Это отсветы Царствия Божиего. Это отголоски вечности, облечённые в мимолётные образы земной скоротечной жизни.
