Священник Сергий Бегиян
Ух, как в юности меня кидало из стороны в сторону. Я ощущал нутром присутствие Божие в мире, но не имел ни одного ориентира. Помолиться, чтобы найти истину, просто не приходило мне в голову. Одни верования я изучал по книгам, как ученый, а не как верующий. В другие я впутывался. Результатом этих похождений стала некоторая духовная опытность и моральное право судить о тех духовных феноменах, которые я испытал лично.
И, наверное, главным в этом дохристианском опыте стала медитация. В кругах интеллигенции она практически является синонимом молитвы, хотя это две принципиально разные вещи.
Впервые с медитацией я познакомился еще мальчишкой на занятиях карате. Когда мы вконец уставали на тренировках, наш тренер (или, как говорят в узких кругах, «сэнсэй») рассаживал нас на полу и путем медитации нас расслаблял. Мы послушно закрывали глаза, представляли себе зеленую траву, солнышко, водопад, пение птиц. Минуту-две мы таким образом сливались с воображаемой природой, а потом, слегка отдохнувшие, занимались дальше. Это был мой первый, но, к сожалению, далеко не последний опыт медитации.
Такой вид медитации – самый «невинный», если это слово здесь можно употребить. Он не ставит целью связь с духовным миром, а заставляет человека переключить мысль на посторонний объект, в данном случае – чтобы расслабить мышцы.
В принципе, при огромном различии техник, все же по такой схеме действует любая медитация. Путем перенаправления мысленного потока на воображаемый объект человек концентрирует свою мысль, расслабляется и входит в состояние транса. Медитативная практика разнится в зависимости от цели «медиума». Если на тренировках карате достаточно было немного расслабиться, то в оккультных сектах цели совсем другие.
Внешние проявления молитвы и медитации схожи: и там, и там требуются концентрация внимания, уход в себя и собранность. Однако православная молитва резко отличается по технике и по цели. Я недаром оговорился и подчеркнул слово «православная», ибо только молитвенная практика Православной Церкви сегодня осталась подлинной молитвенной практикой великих отцов Церкви, незамутненной инородными вкраплениями.
Практика Римско-Католической церкви ныне более походит на медитацию. Поэтому на одном из католических сайтов автор прямо утверждает, что «суть медитации заключается в молитвенном искании».
Западная Церковь всегда была склонна к эмоциональным проявлениям в духовной жизни. Недаром Н.А. Бердяев пишет: «Христос – объект в католичестве, объект влюбленности, предмет подражания. Католическая мистика – чувственная, в ней есть воспаленность, упоенность страстями, томительная сладость, мление».
Вспомним хотя бы Франциска Ассизского с его желанием пережить страдания Христовы на Кресте. Но если первые века после отпадения от Церкви в католическом мире чрезмерная душевность в молитвах носила спорадический характер, то со времени Игнатия Лойолы (XVI век) – основателя ордена иезуитов – мечтательность стала органическим элементом католической духовности.
Вообще, жизнь Лойолы очень похожа на сентиментальный религиозный роман, недаром говорят, что Сервантес с него списал образ Дон Кихота. «Духовные упражнения» Лойолы представляют собой комплекс медитативных техник «ради обретения любви». Комплекс поделен на четыре условные недели, во время которых предлагается поочередно воспоминать историю грехопадения; Воплощение и жизнь Иисуса Христа; распятие и погребение Господне; и, наконец, славное Воскресение Христово. Ключевые слова в Лойоловской методичке: представь, вообрази, ощути. Необходимо «молитвенно» воображать события и места Священной истории, представлять новозаветных персонажей, беседовать с ними, мысленно дотрагиваться до предметов. Опуская все остальные предложения «Духовных упражнений», заметим, что подобная техника – типичная медитация. Лойола предлагает часами читать молитву, например, «Отче наш», «молитвенно созерцая» каждый стих и рефлексируя по этому поводу.
Собственно, практика оккультистов отличается немногим. Просто оккультисты представляют себе не события Нового Завета, а чакры, мысленно путешествуют в астрал и Шамбалу. Говоря современным языком, это виртуальный тур по духовным мирам, что в первом, что во втором случае.
Первое отличие православной молитвы от вышеназванных практик – чисто внешнее. Но это отличие имеет огромные последствия. Православная молитва «безвидна». Святые отцы единогласно предостерегают молящегося человека воздерживаться от представления духовных вещей. Вот что пишет по этому поводу свт.Игнатий (Брянчанинов): «Самый опасный неправильный образ молитвы заключается в том, когда молящийся сочиняет силою воображения своего мечты или картины, заимствуя их по-видимому из Священного Писания, в сущности же – из своего собственного состояния, из своего падения, из своей греховности, из своего самообольщения; этими картинами льстит своему самомнению, своему тщеславию, своему высокоумию, своей гордости, обманывает себя. Очевидно, что все сочиняемое мечтательностию нашей падшей, извращенной падением природы не существует на самом деле, – есть вымысел и ложь, столько свойственные, столько возлюбленные падшему ангелу. Мечтатель с первого шагу вступает в область лжи, в область сатаны, подчиняется произвольно влиянию сатаны».
Свт.Феофан Затворник: «Не надо душею воображать ни Божией Матери, ни святых, ни ангелов».
Прп.Паисий Святогорец: «Особенно хорошо, если молитва совершается чистым умом, без помыслов и разных образов, даже если это образы Христа или картины из Священного Писания; это опасно, особенно для тех, у кого богатое воображение и кто страдает от гордости».
Действительно, образы мешают трояко. С одной стороны, на их генерацию уходит внимание, поэтому молящийся уже не может концентрироваться на словах молитвы. Постоянная молитва «с картинками» превращается в своеобразный духовный наркотик, и человек уже не может молиться чисто. Потихоньку грань между реальностью и воображаемым миром размывается, и молитвенник уже не знает, какие картины он себе сам нафантазировал, а какие ему привиделись «свыше».
Поэтому раньше или позже несчастный приходит к тому выводу, что образы, которые он видит во время молитвы, посланы ему Богом. Это становится вторым препятствием на пути богообщения. Человек не обращает к Богу покаянный монолог, а сам придумывает себе «диалог».
Из такого состояния органически вытекает третья опасность. Бесы, видя удобное для себя время, включаются в этот «диалог», принимая вид ангелов, святых или даже Христа и Богородицы. Это окончательно губит несчастного.
Поэтому православные отцы и запрещают подключать фантазию в молитве. Тут закономерно может возразить любитель медитаций, что есть и «безвидная» медитативная практика. Речь идет о так называемой медитации «на пустоте» – медитативная практика с сосредоточением на отсутствии мыслей. Учителя медитации говорят, что при длительной медитации на безмыслии исчезают все виды мыслей, желаний и прекращается осознавание своего «я» – почти полностью исчезает дыхание, устанавливается состояние глубокого покоя, после которого внутреннее сознание человека освещается светом, вызывающим состояние невыразимого блаженства. Для любого церковного человека, я думаю, очевидна бесовская природа подобного духовного «света» вне Христа.
Такая медитация также не имеет ничего общего с православной молитвой. «Безвидность» православной молитвы не означает размывания личности молящегося человека. Нет, мы отгоняем от себя образы не ради «пустоты», а ради Христа. Ум собирается в точку, как бы в некий фокус, в око, и это око, как через увеличительное стекло, взирает на слова молитвы, углубляясь в них.
Но это не единственное отличие православной молитвы от любой медитации. Второе фундаментальное отличие – покаяние. «Покаяние рождает молитву, и в сугубом количестве рождается от дщери своей» – эти слова свт.Игнатия (Брянчанинова) должны стать девизом для каждого человека, приступающего к молитве. Покаяние – нерв Православия. Это не самобичевание, не самопоедание за грехи. В покаянии – боль, но и одновременно – радость. Радость избавления, которую нам даровал Спаситель.
Сожаление о грехах без надежды – это смерть и отчаяние. Сожаление о грехе может превратиться в покаяние только под действием христианской надежды на прощение и избавление.
Ни одна медитация не проникнута духом покаяния. Медитация – самовольное вхождение в духовные сферы, из любопытства, ради «просвещения», ради чего угодно, только не ради покаяния. Корни медитации можно распознать в ритуалах гностических сект, их мистериях и инициациях. В гностицизме знание – основное условие преуспевания в духовной жизни. Чем более ты «посвящен», тем больше и просвещен.
В России подобная психология появилась в XVIII веке, и она была неразрывно связана с масонством. Масонство пришло к нам вместе с западной культурой, сентиментализмом и романтизмом. Как прекрасно пишет о мистических исканиях интеллигенции того времени прот.Георгий Флоровский: «Люди тех поколений привыкали жить в элементе воображения, в мире образов и отражений, – и не то они провидели тайны, не то грезили наяву».
Весь этот опыт в корне отличался от молитвенного опыта преподобных отцов и выглядел очень уж католическим: «Русская интеллигенция получила целую систему мистических возбуждений и включилась в западную мистико-утопическую традицию, в ритм пореформационного мистицизма», – пишет Флоровский («Пути русского богословия»).
Там же мы находим и подтверждение тезиса о гностических корнях медитации: «Догматически масонство означало, в сущности, возрождение платонизированного гностицизма, обновившегося уже со времен Ренессанса» («Пути русского богословия», IV, 6).
С тех пор, несмотря на смену разнообразных господствующих философско-политических систем, эта гностическая подтравка осталась в мировоззрении интеллигенции. Множество интеллигентных и просто образованных людей, которых я встречал на протяжении жизни, всегда были более лояльно настроены к медитации, чем к молитве. Медитация ассоциируется обычно с неким духовным освобождением, а молитва и все церковное – если и не с порабощением, то с косностью и застоем.
Это происходит оттого, что молитвенный путь Церкви к богообщению предполагает ежедневный труд над собой, связанный с аскезой, жертвенным смирением и преображением своей жизни. Путь медитации предлагает, наоборот, вхождение во «святая святых» в кратчайшие сроки безо всякого неудобства (телесного и душевного) для себя.
В группах, практикующих медитацию, всегда царит сознание своей исключительности и избранности. К остальным – всегда отношение небрежного снисхождения, как к неграмотным плебеям. Причем если евангельский фарисей хоть внешние какие-то нравственные нормы исполнял (пост и милостыня), то тут даже наружно «мистики» себя никак не стесняют. Можешь делать что хочешь – ведь не нравственная чистота тебя приближает к Богу или удаляет от Него, а набор неких магических знаний. Это типичная сектантская психология, даже если такая группа не позиционирует себя как религиозная.
Медитация – инструмент ударившегося в мистику гордеца. Можно даже сказать в унисон свт.Игнатию (Брянчанинову), что как гордыня рождает медитацию, так и в еще большем количестве рождается от своей дочери. Человек же, ищущий Истину, а не преследующий тщеславные сиюминутные интересы, никогда не сможет удовлетворить свои духовные нужды суррогатом медитации, но придет к православной покаянной молитве.
