Научный сотрудник Вологодской областной картинной галереи Мария Андреевна Минаева
– Мама, а почему у ангела нет глазиков? – ручонка моей пятилетней дочки тянется вверх, туда, где простирает крылья золотоволосый вестник Божий. Я молчу, пытаясь подобрать верный ответ.
У ангела нет не только глаз. Злобная рука выцарапала их, а потом чем-то тупым и тяжелым – молотком? – выбила кусочек носа. Но ангел сохранился: роспись пережила темные годы под штукатуркой и краской, а потом стряхнула их с себя и засияла нежными оттенками пастели. Прекрасная, но незрячая.
Храм этот держался долго. Уже закрыли всё, что можно было закрыть в округе, а в нем всё совершались службы. Сняли колокола, а молитва звучала. Только незадолго до войны, в 1938-м, стал он детским костно-туберкулезным санаторием.
Когда рухнула под руками добровольцев одна из ненужных самодельных внутренних перегородок, в ней обнаружили листочек. Детской рукой чернилами были нарисованы лица – подружек, персонала; даны характеристики: «Это у нас такая медсестра выдра», «А это добрая санитарка». Долго мы рассматривали этот удивительный знак времени – такой живой и теплый. Ребячий щебет среди молчаливого храма.
Меня всегда посещает эта мысль, каждый год, в каждый приезд. Плохая я молитвенница, и во время чтения вечернего правила невольно смотрю в большие окна. Там шумят березы и сосны, глухой вековой лес. С другой стороны неспешно бежит река – темная, лесная, вода в ней медового цвета. И думаешь: так стоит этот храм в молчании и в осеннюю непогоду, и в трескучие безмолвные морозы, и весной, когда в окрестных борах распускаются ландыши.
А летом сюда приезжают люди. Они чистят и прибирают храм, они настелили полы и выбелили стены и потолки, они освободили от краски фреску с незрячим ангелом. В праздник Преображения Господня совершается Литургия, и приезжают люди из ближайшего городка и окрестных деревень и пахнет яблоками. А потом всё замирает снова.
В былые годы вокруг кипела жизнь. К храму было приписано 18 деревень – шутка ли! А теперь большей части деревень этих нет. Стоят заброшенные избы над медовой рекой, глядят незрячими окнами на заросли кипрея – цветка, как известно, растущего на местах, где жили люди, да на пожарищах…
– Ма-ам! – дочка моя ждет ответа. Я собираюсь с мыслями. Объясняю, как могу, кто и зачем ослепил Божиего вестника. Дочка слушает. Ей странно, непонятно ей это всё, она привыкла к храмам, полным людей, звенящим колоколами, наполненным пением. Впрочем, она принимает. Сердцем принимает, доверяется родителям, которые везут ее сюда, к этому храму, в глухие леса, в палатку, тихонько подрагивающую под шелестящими дождями.
Через несколько дней после Преображения мы прощаемся с этим местом. Небо неприветливо и низко, серые капли дрожат на сосновых ветках. Мокрая проволока отцветшего кипрея стоит неподвижно выше роста человеческого.
Мне хочется обнять безмолвный храм. Хочется произнести что-то, но слов нет, и я молчу. Тихо обхожу иконы, прикладываюсь. Дочка стоит и смотрит на ангела.
– Мама, а он не видит нас?
– Что ты, девочка моя, видит, конечно! Это же ангел, дух, вестник Божий. Ему не нужны нарисованные глаза, чтобы нас увидеть.
Она смотрит еще несколько секунд, потом произносит весело:
– Я приеду!
И бежит к выходу. От резиновых сапожек на досках остаются мокрые следы.
Я крещусь торопливо и иду за ней. На душе становится легче. Пора ехать.
