Священник Николай Людовикос
Используя современную психологическую терминологию, можно сказать, что у фарисея очень сильно развит нарциссизм. У него раздутое, воображаемое представление о себе. Иначе говоря, у него ложное «я», как это называет психоанализ. У него прочно сформированное «я».
Давайте вникнем в проблему ложного «я», потому что она касается всех людей, и христиан тоже. На психологическом уровне ложное «я» – это опухоль воображения, которая происходит от идеологизации в противовес опытному подходу, происходит от идеологизации нашей веры, когда Евангелие превращается в идеологию, когда, другими словами, вместо того, чтобы меня преображать, менять и делать открытым для истины на личностном уровне, эта опухоль добавляется к моему уже существующему нарциссизму, чтобы он раздулся еще больше.
Путем идеологизации Евангелия мы получаем ложное христианское «я» и христианское лицемерие, если хотите. Человек становится воображаемым суперсуществом, у которого есть мнимые добродетели, воображаемое раздутое эго, встающее препятствием между ним и Богом, между ним и другим человеком. Как психоанализу, так и аскетике известно, что это опасное состояние, поскольку на психологическом уровне оно создает кризис идентичности, создает желание постоянно «реализовать» это ложное «я», что приводит человека к веренице конфликтов, и таким образом рождается стресс. Поэтому иногда мы и встречаем христиан со стрессом. У человека, предающего себя Богу, нет кризиса идентичности, нет ложного «я». И если и есть что-нибудь, от чего покаяние избавляет нас, так это именно наше ложное «я». То есть фантазирование о себе, будто я нечто великое.
Это воображаемое (фарисейское, говоря религиозным языком) эго не исчезает с такой легкостью. Избавиться от него вовсе нелегко. Есть люди, которые приходят в Церковь и находят способы сохранить его, поскольку добавляют к своим недостаткам и свою мнимую добродетель.
Вот мы полагаем начало покаянию. И я бы не сказал, что этот нарциссизм только подсознательный – нарциссизм, с психологической точки зрения, подсознателен только вначале, но с какого-то момента он превращается в себялюбие, культивируется, и кто-то решает быть себялюбивым и ничего, кроме себялюбия, знать не хочет. Святоотеческий язык употребляет слово «себялюбие», которое нравится мне гораздо больше, потому что оно намного описательнее.
Потом мы доходим до образования связи с Богом, но продолжаем иметь ту же проблему себялюбия, не понимаем другого человека и говорим: «Другие меня не понимают». У меня реально проблема с другими, потому что у меня проблема с самим собой. Я не могу познавать и понимать других, потому что не пребываю в покаянии, потому что эта нарциссическая себялюбивая раздутость моего воображаемого эго не позволяет мне полюбить никого. Не так ли? Другие должны служить тому представлению, которое у меня имеется о себе.
Мы видим это и у церковных людей, ведь люди, надев на себя рясу, не меняются автоматически: необходимо соработничество с Богом, которое произвело бы эту перемену. Поэтому кто-нибудь может продолжать считать, что весь мир вращается вокруг него и должен вращаться вокруг него, и не может представить себе чего-то другого.
Как сильно это отличается от аскезы не только подвижника, но и обычного верующего, каковым и является мытарь из притчи! Не то чтобы мытарь из притчи был плохим из-за того, что он мытарь, и поэтому он сознаёт, какой он плохой, – на его месте мог быть и книжник, – но у мытаря хватает смирения снять с себя одежду этого воображаемого представления о себе.
Это раздевание, снятие с себя мнимого представления о нашем «я», однако, совершается не автоматически и нелегко, поэтому у всех нас есть «благословение» на искушение. Искушения помогают снять с себя одежду воображаемой картины. Потому что пока существует эта воображаемая картина, я на самом деле – бог для себя самого и не могу иметь существенной и глубокой связи с Богом, поскольку у Бога нет воображаемого представления о Себе, и поэтому Бог смирен, очень смирен.
Он принижает Себя передо мной, любит меня, служит мне неописуемым образом каждый день, принимает меня, никогда не говорит: «Я Бог!» – в смысле желания поставить Себя выше меня таким образом, чтобы я пришел от этого в ужас и испугался. Бог никогда не делает этого. Ему этого не надо делать. А я делаю и, делая это, не могу иметь общения с Этим смиренным Богом, занижающим Себя Богом, принижающим Себя Богом, смиряющимся и любящим Богом, потому что не могу сделать ничего из всего этого.
Тогда Бог попускает искушения, как мы говорим, и благодаря им начинает трещать эта воображаемая картина. Это большое счастье, великое благословение, потому что пока эта воображаемая картина прочна, человек остается в заблуждении и неведении, даже если внешне он суперверующий, – если не произойдет этого внутреннего растрескивания, этого внутреннего сокрушения, не так ли?
И тут приходит искушение, которое тем бурнее, чем больше я не готов смириться, и когда становлюсь готовым смириться и ищу у Бога смирения, Он берет меня и мало-помалу понижает. А когда не ищу смирения – пусть и называю себя верующим или прикидываюсь им, но повелеваю другими и сужу их во имя веры, которой у меня нет, которую я в себе не осуществляю, – тогда искушение бывает тяжелым. Может быть тяжелым. Но, конечно же, мы всё равно черпаем радость в Церкви как верующие.
Если спросим у Бога, почему у нас появилось это искушение, то получим ответ. То есть Бог продлевает искушение, каким бы оно ни было, не для того, чтобы раздавить нас, а потому что оно оказывает воспитательное действие. И когда мы начинаем понимать, начинаем смиряться, как говорят отцы, искушение зачастую отнимается. Или если остается, то остается по другой причине – чтобы мы принесли плод, или Бог знает, по какой еще причине, – но обычно оно отнимается, как только мы смиримся.
Старец Паисий говорит, что молодые монахи приходят с очень сильным плотским искушением, но если оно от природы, то, немного поста и бдения, и ему конец. А если от эгоизма, от высокомерия, Бог его не отнимает: «Но я же пощусь! Эх, что бы я ни делал, каким бы ни становился, Бог его не отнимает». И человек доходит до того, что смиряется до крайней степени, потому что видит, что не может преодолеть конкретного искушения, а равно и других тоже.
Разумеется, бывают и более тонкие искушения, которые затрагивают гордость, зависть, например, особенно высокомерие. Святитель Григорий Палама говорит, что высокомерие – это единственный помысл, который если нападет на тебя, то ты уже пал. То есть ты не можешь успеть противостать ему. Поэтому надо быть заранее готовым, когда он на тебя еще не напал. А если начнешь диалог в тот момент, когда гордость и высокомерие нападут на тебя, ты уже пал, ты не можешь дать им отпор вовремя. Понимаете?
Или зависть. Всё это растаптывает воображаемую картину «я», наше ложное «я». Но, конечно, есть люди, которые зарываются в окопах своего воображаемого «я» и поэтому всю жизнь проводят в таком состоянии. Всю жизнь замкнуты в этом само-идоле, как говорит святой Андрей Критский: «Я стал идолом и богом самому себе», – то есть произошло самообожествление человека, которое сегодня считается чем-то значимым и хорошим.
Но так мы не можем приблизиться к Богу, не можем прикоснуться к Богу, и искушения, как я говорил, не перестают у нас появляться. Они – благословение с этой точки зрения, потому что учат нас нашей реальной мере, и мы начинаем опускаться на землю своего падения, туда, где действительно находимся. Отсюда человек уже может взлететь, потому что у самолета для того и есть шасси, чтобы он приземлился. Если он как следует не опустится на землю и не разгонится до конца полосы, он не сможет взлететь.
Поэтому важно, каково наше представление о себе самих. Это имеет большое значение. И, конечно же, Бог открывает нам это зрелище со всем человеколюбием, чтобы никто не пришел в ужас. То есть когда я приступаю к Богу с благим расположением, Бог не дозволяет, чтобы я рухнул, узнав себя.
Самопознание без Бога раздавило бы нас. Разве это не страшно? То есть если бы я познавал себя без Божия утешения, мудрости и любви, которая меня вдохновляет и услаждает в этом познании, тогда я реально рисковал бы впасть в отчаяние. Падение человека без Бога и хаос, который он несет в себе, страшно глубоки. С Богом я познаю себя сладостным образом, потому что благодать Святого Духа утешает душу, не дает ей отчаяться, и как только завидит зло, сама благодать говорит человеку: «Не волнуйся, не бойся, иди сюда, давай опять начнем сначала!» Вдохновляет его.
«Ты можешь исцелиться. Продолжай дальше!» – так бывает утешен кающийся. Поэтому он радостен. И мытарь тоже вышел оправданным и шел по дороге радостный и счастливый. Он пел на обратном пути. Удивительное дело! В то время как другой вернулся подавленным, поскольку был замкнут в собственном «я», с нулевой радостью.
Божия логика странна. С человеческой точки зрения, фарисей говорит правду:
– Пощусь по два раза в неделю, даю десятину от всего, делаю всё (Лк. 18: 12)!
Это была правда, это не было ложью. Но вы видите, что Бог этого не хочет и не признаёт Своим делом это выпячивание себя и созидание на вроде бы действительных достижениях и добродетелях воображаемой картины «я».
Меня много раз поражало это выражение в Евангелии, где Христос говорит:
– Исполняйте всё, что Я говорил вам, и, когда сделаете это, считайте, что вы – непотребные рабы (ср.: Лк. 17: 10).
Это звучит странно в качестве заповеди. А те, кто этого не делает, какими будут они, если эти – непотребные рабы? Понимаете? Или чтобы Он сказал тебе:
– Держи ум свой во аде и не отчаивайся.
– Смотри, – говорит Он тебе, – не имеет значения, что ты сделал сегодня с Моей помощью. Сам (то есть без Бога) ты не то, что сделал. Если Я вдруг оставлю тебя и благодать тебе не поможет при этом твоем благом расположении, как помогла сегодня, ты увидишь, что всё твое благое расположение испаряется, исчезает и ты остаешься в том, что Я ненавижу.
Как говорит святой апостол Павел, «увы мне, ибо я одно люблю, а другое делаю и обретаюсь в том, что ненавижу» (ср.: Рим. 7: 15–19). Когда благодать Божия немного отойдет, я остаюсь в том, что ненавижу. Поэтому все великие отцы не доверяли себе, не доверяли своему «я», а доверялись Божией любви. Много раз они с благим помыслом доверялись и другому человеку через Духа Святого, потому что, знаете, нам надо смотреть на других, не какие они есть, а какими могут стать, не как нам говорит помысл, мол, вот этот окаянен и т.п., а какими они могли бы стать. А свое «я» мы должны видеть таким, какое оно есть.
Святые не верили в себя, не доверяли себе, как это происходит и в жизни современных святых. Старец Паисий говорил:
– Если меня оставит благодать, кем я только не стану…
– Но как ты можешь говорить так, геронда?!
Да, наша логика очень скудна. Человеческая логика говорит, что другой человек может быть неприступной крепостью, всесильным, роботом и сделать всё, что захочет. Но это миф, потому что, достигнув этого, он обнаруживает жуткое одиночество, жуткий холод и для него ни людей, ни Бога не существует. Он остался один. А если человек один, что ему делать с этой силой, успехом, не знаю чем еще? Если предположим, что он всё это получил, то потом поймет, что неотвязная тревога и одиночество хуже любой внешней неудачи. А когда он с Богом и другим человеком, у него есть утешение и благодать Духа.
Поэтому очень важно превратить нашу веру и всё, что знаем, в дела. Подходишь к какому-нибудь человеку с покаянием, и он сразу ощущает сладость, благодать, готовность принять тебя, а если не принять, то готовность покаяться в этом. В любом случае этот человек сокрушен, а когда человек пребывает в покаянии, то рано или поздно он начинает понимать другого, сострадает ему и начинает его любить.
Почему сегодня люди не любят? Они не любят друг друга потому, что нарциссическая картина, воображаемая картина нашего «я» очень прочна, а мы хотим, чтобы другой нас отражал – отражал то, что у нас есть или что мы думаем, будто у нас есть. Но если он не может сделаться зеркалом? Особенно между супругами это часто бывает: несколько лет этот нарциссизм работает, идет это отражение, а потом условия становятся такими, что люди начинают уставать, и человек хочет, чтобы другой любил его даром, он больше не хочет быть зеркалом, понимаете? И тогда начинаются трудности.
А в то же время в этом сокрыта реальная возможность полюбить друг друга. Когда у меня есть деятельное покаяние, а не только слова, то есть если я пред Богом начну чувствовать свои многочисленные недостатки, а также то, как сильно Он даром печется обо мне, помогает, укрепляет меня, сколько раз меня принимает, тогда и сам постепенно начну поступать так же с другим человеком и сострадать ему. Начну не просто хотеть, чтобы он отражал меня, но и любить его со всей его борьбой, усилиями, падениями, трудностями. И тогда начнется истинная любовь, которая является любовью духовной.
