Часть 1: Счастье – не главная цель брака
Не делай ошибку, не пытайся кого-нибудь исправить. Это огромная ошибка в браке. Как и в монашестве. Когда приходишь в монастырь, тебе не дано исправлять монастырь, это непозволительно, тебе нельзя исправлять старца или братию. В монастыре исправляешься ты, а не ты исправляешь кого-нибудь или весь монастырь. С той самой минуты, как ты подумаешь: «А ты знаешь, этому старцу и братиям надо бы стать более вежливыми, добрыми, учтивыми!», – ты уже потерял всё и однажды оттуда уйдешь. И с того самого момента, когда ты захочешь в браке сделать другого таким, каким хочется тебе, произойдет одно из двух: или ты его съешь, если он слишком добрый, слабохарактерный и просто мягкий человек, – он будет подавлен тобой, и всё, ты его «съел»; или, если он не такой, у вас каждый день будут конфликты.
В браке исправляют себя и только себя. Здесь происходит то, о чем говорят отцы: ты правильно настроишься к другому, и если другой не меняется, изменишься ты. Ты сам найдешь, как относиться к другому, если он никак не может понять, что должен измениться. Как учил наш старец, когда я говорил ему:
– Родители меня не понимают! Я не нахожу общего языка с ними.
Он говорил:
– Ничего страшного, дитя, а ты возьми и пойми их! Если они тебя не понимают, тогда пойми их ты, и вопрос будет решен.
И действительно, если ты поймешь другого человека, тогда тебе уже не захочется, чтобы он тебя понял.
Мы читаем жития святых – древних и современных; читаем житие старца Ефрема Катунакского – а он 42 года жил с таким старцем, который был сущим тираном, самым настоящим тираном, которого другие отцы больше 15–20 минут не могли вынести. Наш старец говорил: «Я терпел его 30 минут, а потом мы уходили». С ним никто не мог ужиться, таким трудным человеком был этот старец. А он даже не был первоначальным старцем отца Ефрема: отец Ефрем начинал со своим старцем, но тот через год умер, и остался этот, ставший старцем после него, и был он деспотом, душевно больным, энергия у него была просто демонической. Отцу Ефрему было 20 лет, когда почил его старец, и 42 года он оказывал послушание новому старцу – этому тяжелому человеку, очень тяжелому, я даже не могу сказать вам, каким тяжелым он был, чтобы не шокировать вас.
Много раз отец Ефрем пытался уйти от него, не выдержав, но, как только решит уйти, благодать Божия тут же покидала его. А ведь отец Ефрем был богоносцем – он имел такое дерзновение пред Богом, что говорил с Ним, как другой говорит со своим другом, но всё равно ничего – Бог был неумолим и попустил ему мучиться там целых 42 года.
Под конец отец Никифор, его старец, совсем лишился рассудка. Так прошло года три-четыре, и это было огромное мучение. И вот когда отец Никифор почил и его хоронили, то, прежде чем опустить его тело в могилу (не знаю, целуют ли в миру тело покойника, но на Святой Горе, когда старец скончается, прежде чем опустить его в могилу, все послушники подходят, чтобы взять у него последнее благословение и прощение), подошел и отец Ефрем и поклонился его тленным останкам. И в тот самый миг, когда он кланялся ему, Бог тут же известил его внутренне, что на то, что он сделал (то есть что остался при старце), была Божия воля. И старец ответил Богу:
– 43 года я молился и спрашивал у Тебя, какова Твоя воля, но Ты мне не сказал! И говоришь это сейчас, спустя 43 года? Что же мне теперь делать, когда старец почил? А если бы я его оставил и ушел раньше?
– Если бы ты это сделал, ты погубил бы себя! – услышал он ответ в душе.
Видите, освящение и спасение пришло к этому человеку не посреди счастливой жизни, а через тяжелую жизнь, через огромный труд, ибо, к сожалению, дела обстоят именно так. Только через Крест приходит Воскресение. Только Крестом может спастись человек, эта наша падшая и больная природа, заквашенная на падении. Чтобы смочь отринуть болезнь этого падения, она должна взойти на Крест. Человек должен идти по стопам Христа. В противном случае, если мы не хотим идти этим путем – разумеется, мы свободны сделать это, – тогда не надо ждать, что мы станем учениками распятого Христа.
Потому что если Христос добровольно взошел на Крест и Крестом пришла радость всему миру, то это значит, что каждый человек, который хочет спастись, должен добровольно взойти на свой крест, и через крест он обретет великую радость. Но чтобы он не смотрел на свою супругу как на Диоклетиана или Нерона и не говорил: «Какое счастье, моя жена – мой палач, и она меня освятит!» Не так, но с благим помыслом и на правильном основании, что мы вступаем в брак, чтобы подвизаться, отсечь свои страсти, превозмочь себя, «чтобы я умер для того, чтобы жил другой».
Как-то пришла ко мне одна мать, хотевшая развестись, потому что больше не любила своего мужа и он ее не любил. И она мне сказала:
– Не могу я жить с человеком, которого не люблю!
– Хорошо, но что будет с твоими детьми?
– Да ладно, с детьми! Со мной вот что будет? Как я буду жить в таком браке?
Я ей ответил:
– Но кто тебе сказал, что ты должна жить в браке?
В брак ты вступаешь не для того, чтобы жить, а чтобы умереть. Брак – это твоя могила, в браке надо умереть, чтобы жить. Как когда становишься монахом, ты уходишь в монастырь не чтобы жить, а чтобы умереть. И когда мы крещаемся, то поем все: «Крестившиеся во Христа, мы в смерть Его крестились»: Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни (Рим. 6: 3–4).
Христианская жизнь означает крест и смерть. Следовательно, весь наш путь, как христиан, лежит через смерть ветхого человека, чтобы ожил новый человек, и когда это произойдет, тогда мы увидим, что всё хорошо весьма.
И ни один человек перед нами не виноват, даже бесы. Вы видите, что святые не хотели обижать даже бесов. Старец Паисий не называл беса диаволом, дабы не оскорбить его. Помню, когда мы называли диавола диаволом, он говорил нам:
– Не называй его так, это же оскорбление ему! Не называй его так, жалко ведь его!
– А как же нам его называть?
– Давайте называть его тангалашкой. Как медвежонка какого-нибудь…
– Он живьем нас съедает, а мы должны называть его тангалашкой?..
Старец, однако, не хотел называть его диаволом. Потому что считал, что так мы его оскорбляем, и говорил:
– А тебе понравится, если я скажу тебе, что ты диавол?
Ну хорошо, но он же диавол и есть! Но старец никогда этого не говорил и не считал злым ни одного человека.
Когда человек очистит себя, улучшится и станет совершенным во Христе, тогда всё вокруг него меняется, и его брак, каким бы трудным он ни был, реально становится местом, где Бог являет Свое Царство. Поэтому в чинопоследовании венчания мы поем тропари мученикам: «Святии мученицы…» и т.д., возлагаем «мученические» венцы на головы молодоженам, и всё это показывает, что речь идет о мученическом пути через смерть (ветхого человека) в браке, ведущем к Царству Божию.
В браке спасаются многие люди. Хорошо, может, и нет записанного жития таких святых, но в действительности есть женатые люди, даже превосходящие современных монахов. И все мы знаем такие примеры.
Можно говорить, что отец Ефрем жил со старцем-тираном, но у отца Ефрема была и Божия благодать, он молился, да и старец Иосиф Исихаст был поблизости. А женщина, которая живет с мужем-тираном, который хуже отца Никифора, не 42 года, а 60 лет, и это не с каким-нибудь старцем, а день и ночь с мужем, который может избить и даже убить ее, причиняет муки, эта женщина, претерпевающая всё это ради любви ко Христу, разве она не пришла в меру отца Ефрема, а может, и выше?
Это может быть не записано, и мы можем этого не знать, но, без сомнения, у людей в миру столько скорбей и крестов! У скольких родителей растут дети с тяжелыми заболеваниями, и скольких жен обижают супруги! В миру очень много такого, о чем мы каждый день слышим и видим. Да, такие люди неизвестны, потому что не нашлось того, кто написал бы о них. Монахам другие монахи записывают жития. А кто напишет о простом человеке?
Но я не считаю, что спасается больше монахов, чем женатых. Во-первых, монахов численно меньше. Сколько сейчас монахов на Кипре, человек 100? А мирян 700 000. Что это значит? Что спасутся только 100 монахов? Спасутся не одни они. Других спасающихся людей так много!
Действительно, брак как таковой – это преодоление себя, даже самый счастливый брак. Если он сохраняется, значит, ты превозмогаешь себя. Когда отец каждый день буквально из кожи лезет, надрывается на солнцепеке, если он, к примеру, строитель или кузнец и зарабатывает 50 лир в день, а дети приходят и просят у него: один 10 лир, другой 20, а третий 30 и отнимают у него все деньги, ради которых он убивался и стал весь черный как смола, – разве этот человек не превозмогает себя, не отдает свою кровь[1], отдавая эти деньги, которые добыл своей кровью, чтобы дети могли пойти и купить себе те игрушки, которые звучат вот так вот? Это самопожертвование.
Вопрос:
– Почему жизнь нехристиан кажется более розовой, а у христиан она должна быть мучением?
– А почему жизнь церковных людей кажется вам более тяжелой?! Наоборот, она легче, ведь они в своих трудностях могут опереться на Христа, а человек, не имеющий надежды, на что ему опереться? На что обопрется в трудную минуту тот, кто не умеет молиться, кто не знает, что существует другая жизнь, тот, в чьей жизни нет Христова присутствия? Как он выдержит несправедливость, удар, когда нет противовеса – Христа? Поэтому смотришь на такого человека: начнут его ругать – и он ругает, или бросается, чтобы убить другого, или сам себя лишает жизни и губит всё. Человек ведь не выдерживает один. Приведу вам пример.
Когда хоронят молодых и скорбящие родители – верующие, там реально проявляется вера. Два года тому назад хоронили мы в Лимасоле одного молодого человека, который едва женился, поехал с супругой в медовый месяц и там через 25 дней погиб. И принесли его в тот же самый храм, где он венчался, и похоронили в свадебном костюме. Молодожен, едва успевший стать мужем. Родители его были церковными людьми. И люди смотрели на этих страдающих, убитых горем людей, но имеющих надежду, твердый противовес в душе.
Потом были у нас другие похороны, и снова молодой человек, но его несчастные родители не имели такой связи с Церковью, и о том, что там происходило, лучше вам не рассказывать. Нас чуть не избили. То есть мать удерживали, чтобы она на нас не набросилась, потому что она считала, что только мы виноваты в том, что ее ребенок умер. Она, конечно, была не в себе, бедняжка, от этой своей боли, но очевидно, что человек, у которого нет надежды, не знает, что ему делать, тогда как имеющий надежду тоже бывает уязвлен, но он куда-то шагает, у него есть надежда.
Как если, например, кто-нибудь сейчас придет и скажет:
– Ты знаешь, у тебя, к сожалению, рак, и ты через три месяца умрешь!
Ну ладно, я, как человек, буду шокирован, расстроюсь на минуту, но потом встану на ноги и скажу: «Христос существует, Царство Божие существует, я подготовлюсь, я помолюсь!» Если бы у меня не было надежды, то что бы я делал? Я бился бы головой об стенку и говорил: «А ты знаешь, что это значит, что я через три месяца умру? Что будет тогда с моей жизнью? Что будет со всем тем, что я хотел сделать и не сделал, а у меня же были такие мечты?»
Поэтому не думаю, чтобы церковные люди казались более несчастными, просто у церковного человека имеется благородство – смело встречать свои трудности, смотреть им прямо в глаза и правильно поступать с ними. Если кто-нибудь закрывает глаза, это не значит, что их больше не существует. То есть и у одних, и у других трудности одни и те же, если у неверующих не еще хуже.
Митрополит Лимасольский Афанасий
Источник
